Будденброки - Страница 28

Но тут консул заметил:

– Такой идеал, господин Грюнлих, я могу только приветствовать.

Консульша тоже не удержалась и в знак сердечной признательности протянула гостю руку ладонью вверх; браслеты тихонько зазвенели при этом движении.

– Вы будто читаете мои мысли, дорогой господин Грюнлих!

В ответ г-н Грюнлих привстал и поклонился, потом снова сел, погладил бакенбарды и кашлянул, словно желая сказать: «Ну что ж, продолжим!»

Консульша обмолвилась несколькими словами о майских днях сорок второго года, столь страшных для родного города г-на Грюнлиха.

– О да, – согласился он, – этот пожар был страшным бедствием, тяжкой карой. Убытки, по сравнительно точному подсчету, равнялись ста тридцати пяти миллионам. Впрочем, мне лично оставалось только возблагодарить провидение… я ни в малейшей мере не пострадал. Огонь свирепствовал главным образом в приходах церквей святого Петра и святого Николая… Какой прелестный сад! – перебил он сам себя и, поблагодарив консула, протянувшего ему сигару, продолжал: – В городе редко можно встретить сад таких размеров. И цветник необыкновенно красочный. О, цветы и природа вообще, признаться, моя слабость! А эти маки, в том конце, пожалуй наилучшее его украшение.

Далее г-н Грюнлих похвалил расположение дома, город, сигару консула и для каждого нашел какое-то любезное слово.

– Разрешите полюбопытствовать, мадемуазель Антония, что за книжка у вас в руках? – с улыбкой спросил он.

Тони почему-то нахмурила брови и отвечала, не глядя на г-на Грюнлиха:

– «Серапионовы братья» Гофмана.

– О, в самом деле? Это писатель весьма выдающийся, – заметил он. – Прошу прощения, я позабыл, как звать вашего младшего сына, госпожа консульша.

– Христиан.

– Прекрасное имя! Мне очень нравятся имена, которые, если можно так сказать, – г-н Грюнлих снова обернулся к хозяину дома, – уже сами по себе свидетельствуют, что носитель их христианин. В вашем семействе, насколько мне известно, из поколения в поколение переходит имя Иоганн. Как при этом не вспомнить о любимом ученике спасителя? Я, например, разрешите заметить, – словоохотливо продолжал он, – зовусь, как и большинство моих предков, Бендикс. Имя это, в сущности, лишь просторечное сокращение от Бенедикта… И вы тоже погружены в чтение, господин Будденброк? Ах, Цицерон! Нелегкая штука речи этого великого римского оратора. «Quousquetandem, Catilina?» Хэ-эм. Да, я тоже еще не совсем позабыл латынь.

Консул сказал:

– В противоположность моему покойному отцу, я никогда не одобрял этого систематического вдалбливанья латыни и греческого в головы молодых людей. Ведь есть так много серьезных, важных предметов, необходимых для подготовки к практической жизни…

– Вы высказываете мое мнение, господин консул, – поторопился вставить г-н Грюнлих, – которое я еще не успел облечь в слова! Это трудное и, по-моему, с точки зрения морали, не слишком полезное чтение. Не говоря уж обо всем прочем, в этих речах, насколько мне помнится, есть места прямо-таки предосудительные.

Все замолчали, и Тони подумала: «Ну, теперь мой черед», ибо взор г-на Грюнлиха обратился на нее. И правда, настал ее черед. Г-н Грюнлих вдруг подскочил на стуле, сделал короткое, судорожное и тем не менее грациозное движение рукой в сторону консульши и страстным шепотом проговорил:

– Прошу вас, сударыня, обратите внимание! Заклинаю вас, мадемуазель, – здесь голос его зазвучал уже громче, – не двигайтесь! Обратите внимание, – он снова перешел на шепот, – как солнце играет в волосах вашей дочери! В жизни не видывал более прекрасных волос! – во внезапном порыве восторга уже серьезно воскликнул он, ни к кому в отдельности не обращаясь, а как бы взывая к богу или к собственному сердцу.

Консульша благосклонно улыбнулась, а консул сказал:

– Право, не стоит забивать девочке голову комплиментами.

Тони молча нахмурила брови. Через минуту-другую г-н Грюнлих поднялся.

– Не буду дольше мешать вам, сударыня, я и так злоупотребил… Ведь я пришел по делу… но кто бы мог устоять… теперь мне пора… Если я смею просить господина консула…

– Я была бы очень рада, – сказала консульша, – если бы вы на время своего пребывания здесь избрали наш дом своим пристанищем.

Господин Грюнлих на мгновенье онемел от благодарности.

– Я бесконечно признателен, сударыня, – растроганно произнес он наконец. – Но не смею злоупотреблять вашей любезностью. Я снял несколько комнат в гостинице «Город Гамбург».

«Несколько комнат», – подумала консульша, то есть именно то, что она и должна была подумать, по замыслу г-на Грюнлиха.

– Во всяком случае, – заключила она, еще раз сердечно протягивая ему руку, – я надеюсь, что мы видимся не в последний раз.

Господин Грюнлих поцеловал руку консульши, подождал несколько секунд, не протянет ли ему Тони свою, не дождался, описал полукруг верхней частью туловища, отступил назад, сделав очень длинный шаг, еще раз склонился, широким жестом надел свою серую шляпу, предварительно откинув голову, и удалился вместе с консулом.

– Весьма приятный молодой человек, – объявил консул, когда возвратился к своим и снова подсел к столу.

– А по-моему, он кривляка, – налегая на последнее слово, позволила себе заметить Тони.

– Тони! Господь с тобой! Что за суждение – возмутилась консульша. – Молодой человек, в такой мере проникнутый христианскими чувствами…

– И вдобавок весьма благовоспитанный и светский! – дополнил консул. – Ты сама не знаешь, что говоришь! – Супруги из взаимной учтивости иногда менялись точкой зрения; это давало им большую уверенность в незыблемости их авторитета.