Будденброки - Страница 56

Пробило пять, потом половина шестого; наступили сумерки. Изредка кто-нибудь вдруг вздыхал: дома жена дожидается с кофе, – и тогда г-н Бентьен позволял себе напомнить о чердачном окне. Но большинство придерживалось в этом вопросе мнения г-на Штута, который, грустно покачав головой, объявил:

– Что касается меня, то я для этого слишком толст!

Иоганн Будденброк, памятуя просьбу жены, пробрался к тестю и спросил, озабоченно глядя на него:

– Надеюсь, отец, вы не слишком близко приняли к сердцу это маленькое приключение?

Консул встревожился, увидев, что на лбу Лебрехта Крегера под коком белоснежных волос вздулись две голубоватые жилы; одна рука старика, тонкая и аристократическая, теребила отливающие всеми цветами радуги пуговицы на жилете, другая, украшенная брильянтовым перстнем и лежавшая на коленях, дрожала мелкой дрожью.

– Пустое, Будденброк, – проговорил он с какой-то бесконечной усталостью. – Мне скучно, вот и все! – Но тут же сам изобличил себя во лжи, процедив сквозь зубы: – Parbleu, Жан! Этих грязных оборванцев следовало бы с помощью пороха и свинца обучить почтительному обращению… Мразь! Сброд!..

Консул успокоительно забормотал:

– Да, да!.. Вы правы, это довольно-таки недостойная комедия… Но что поделаешь? Приходится и виду не подавать. Уже стемнело. Они скоро разойдутся…

– Где мой экипаж?.. Пусть мне немедленно подадут экипаж! – вдруг, выйдя из себя, крикнул Лебрехт Крегер; его ярость прорвалась наружу, он дрожал всем телом. – Я приказал подать его к пяти часам! Где он?.. Заседание не состоялось… Что мне здесь делать? Я не позволю себя дурачить!.. Мне нужен экипаж!.. Они еще, чего доброго, напали на моего кучера? Подите узнайте, в чем дело, Будденброк!

– Отец, умоляю вас, успокойтесь! Вы раздражены… это вам вредно! Конечно, я пойду и узнаю, что там с экипажем. Я и сам уже сыт всем этим по горло. Я поговорю с ними, предложу им разойтись по домам…

И, несмотря на протест Лебрехта Крегера, несмотря на то, что старик холодно и уничижительно отдал приказ: «Стоп! Ни с места! Вы роняете свое достоинство, Будденброк!..» – консул быстро направился к выходу. Когда он открывал узенькую зеленую дверь, Зигизмунд Гош схватил его за плечи своей костлявой рукой и громким страшным шепотом спросил:

– Куда, господин консул?

На лице маклера залегло неисчислимое множество складок. Когда он выкрикнул: «Знайте, я готов говорить с народом!» – острый его подбородок, выражая отчаянную решимость, подтянулся почти к самому носу, седые волосы упали на виски и мрачный лоб, а голову он так втянул в плечи, что и впрямь казался горбуном.

– Нет, уж лучше предоставьте это мне, Гош, – сказал консул. – У меня наверняка больше знакомых среди этих людей…

– Да будет так! – беззвучно отвечал маклер. – Вы человек более известный. – И уже громче продолжал: – Но я пойду с вами, я буду подле вас, консул Будденброк! Пусть ярость восставших рабов обрушится и на меня!.. Ах, какой день и какой вечер! – произнес маклер Гош уже за дверью; можно с уверенностью сказать, что он никогда не чувствовал себя столь счастливым. – О господин консул! Вот он, народ!

Через коридор они вышли на крыльцо и остались стоять на верхней из его трех ступенек. Улица имела вид необычный: она словно вымерла, и только в открытых и уже освещенных окнах теснились любопытные, вглядываясь в темневшую перед домом городской думы толпу бунтовщиков. Толпа эта численностью не намного превосходила собравшихся в зале и состояла из молодых грузчиков, складских рабочих, рассыльных, учеников городского училища, нескольких матросов с торговых судов и прочих обитателей городского захолустья, всех этих «тупиков», «проездов», «проулков» и «задворок». В толпу затесались и три или четыре женщины, видимо надеявшиеся, вроде будденброковской кухарки, извлечь из всего происходящего какие-то личные выгоды. Некоторые инсургенты, устав от долгого стоянья, уселись прямо на панель, спустили ноги в водосточные канавки и закусывали бутербродами.

Время близилось к шести часам; сумерки уже сгустились, но фонари, подвешенные на протянутых через улицу цепях, не были зажжены. Такое явное и неслыханное нарушение порядка сразу вывело из себя консула и заставило его обратиться к толпе тоном раздраженным и резким:

– Эй, ребята, что за ерунду вы затеяли?

Те, что задумали было поужинать, немедленно вскочили на ноги. Стоявшие на противоположном тротуаре поднялись на цыпочки. Несколько грузчиков, служивших у консула, сняли шапки. Толпа насторожилась, затопталась на месте, заговорила приглушенными голосами:

– Да это ж консул Будденброк! Консул Будденброк хочет речь держать! Заткнись, Кришан, этому если вожжа попадет под хвост, так уж держись! А вот маклер Гош! Глянь-ка, глянь! Обезьяна, да и только! У него, верно, в голове не все дома, а?

– Корл Смолт! – снова начал консул, глядя в упор своими маленькими, глубоко сидящими глазами на одного из складских рабочих, кривоногого парня лет двадцати двух, который стоял возле самого крыльца с шапкой в руке и жевал булку. – Ну, говори хоть ты, Корл Смолт! Пора уж! Вы тут околачиваетесь с самого обеда…

– Верно, господин консул! – с набитым ртом пробурчал Корл Смолт. – Это уж что и говорить, дело такое… Знать, до точки дошло… Мы революцию делаем…

– Что за ерунду ты мелешь, Смолт!

– Эх, господин консул, это вы так говорите, а коли до точки дошло… не довольны мы, как оно есть. Нам подавай другой порядок… Как оно есть – никуда не годится…

– Послушай, Смолт, да и вы, ребята! Кто поумнее, отправляйтесь-ка по домам, не суйтесь в революцию и не нарушайте порядка.